Василий Леонов: У меня нет желания мстить тем, кто приказал бросить меня за решетку...

Ровно десять лет назад, 11 ноября 1997 года, на бывшего министра сельского хозяйства и продовольствия Василия Леонова прямо в кабинете надели наручники. Этот грустный “юбилей” Василий Севостьянович, естественно, не отмечает. Но и не забывает. Он уверен, что когда сменится власть, его дело будет пересмотрено.

- Я, конечно, иногда вспоминаю подробности ареста, - говорит Василий Леонов. - Прошло десять лет, но ничего не забылось. Помню все. Освободился я в октябре. На улице в тот день было очень солнечно...

У меня нет желания мстить тем, кто приказал бросить меня за решетку. Я придерживаюсь принципа, что месть - это удел бессильных. А с другой стороны - они ведь все равно получат то, что заслужили...

- А кое-кто утверждает, что если сменится власть, то отдельным руководителям государства не удастся избежать тюрьмы...

- Я не судья. И в жизни многим помог избежать тюрьмы. И Лукашенко, если вы о нем говорите, для меня не будет исключением: я инициировать его посадку не буду. Но спасать его я тоже не собираюсь.

- Василий Севостьянович, в своей книге "Работа над ошибками" вы пишете, что Виктор Шейман пытался несколько раз упрятать вас за решетку. Чем была вызвана такая нелюбовь?

- Это была не нелюбовь, а война за спиртовые заводы и спиртовые деньги. Об этом я подробно написал в своей книге. В этой войне, кстати, были замешаны многие высокопоставленные чиновники...

- Лукашенко обвинил вас в убийстве бывшего председателя Комитета госконтроля по Могилевской области Евгения Миколуцкого... Почему, на ваш взгляд, его убийцы до сих пор не найдены и не наказаны?

- Да, во вторник меня посадили, а в пятницу, 14 ноября, Лукашенко назвал меня убийцей. Хотя в суде это обвинение не фигурировало. Видимо, Лукашенко бросил его, чтобы оправдать необходимость моего немедленного ареста... А что касается настоящих убийц... Как я теперь понимаю, "заказ на Миколуцкого" исполняли те же, кто должен был его раскрыть...

- Находясь в изоляторе, вы написали открытое письмо Александру Григорьевичу...

- Да. И намерен написать еще одно письмо ему - перед тем, как он будет сдавать свой пост.

- Вас предупреждали об аресте. И накануне даже предлагали уехать из страны. Не жалеете, что не согласились?

- Ну а куда бы я уехал? И если бы уехал, то все точно решили бы, что я что-то украл. А так в деле фигурирует больше двухсот человек, и никто, кроме Василия Константиновича Старовойтова, не говорит, что я что-то украл. Но я ничуть не сомневаюсь, что, как только Лукашенко лишится поста президента, мое дело будет пересмотрено. Приговор мне был вынесен
незаконно. Сейчас я свободно хожу по стране. Мне не стыдно ни перед
собой, ни перед детьми, ни перед внуками...

 

КАК ЭТО БЫЛО

О подковерных войнах

....Мой арест готовился заранее. Даже отправили в отпуск, чтобы не путался под ногами, да еще, не дай Бог, публично не ляпнул что-нибудь непозволительное. Съездил в Сочи подлечиться, а на обратном пути заглянул в Белгород - откуда было предложение о новом месте работы. Показали и дом, в котором буду жить, оговорили место работы жены. Но за мной уже "ездили" - следили вовсю, подслушивали. Даже в Белгороде
"сопровождал хвост": я его обнаружил абсолютно точно, когда с белгородским губернатором Савченко отправился вместе поужинать. Стать жителем Белгорода так и не довелось. Вернулся в Минск, и вскоре на меня надели наручники.

Это был второй, увенчавшийся успехом, заход усадить меня за решетку. Первый был в самом начале 1997 года, когда государственный секретарь Совета безопасности Виктор Шейман затеял многоходовую комбинацию по обвинению министра сельского хозяйства и продовольствия Леонова во вредительстве. Шейман изобретал почти детективную версию: Леонов закупил за рубежом токсичный шрот, завез в Беларусь, чтобы отравить скот и птицу. Ежов и Берия, вероятно, были столь же изобретательны. Шейман дал телеграмму на все комбинаты: запретить скармливать шроты, поскольку они токсичны. Я узнал об этом на планерке. "В чем дело? - спрашиваю. - Коль шрот токсичен, то должен быть массовый падеж и птицы, и скота". - "Все хорошо, - отвечают мне, - даже снижение привесов не наблюдается. Просто есть такая телеграмма". Срочно требую заключение из ветлаборатории. Дали заключение: есть некоторая кислотность, но в пределах допустимой нормы, можно скармливать безбоязненно. Два заместителя министра оказались между двух огней: с одной стороны - телеграмма Шеймана, с другой - мое жесткое указание ежевечерне докладывать лично мне, сколько шротов за день скормлено. Я ведь хорошо понимал: не скармливать шрот - все равно что сгноить его. Белковые корма невозможно хранить при температуре в 30 градусов. Месяц - и шроты превратятся в навоз.

Даже теперь я не понимаю, как у меня хватило сил настоять на своем, добиться от подчиненных выполнения моего приказа, а не приказа грозного Шеймана. Было очевидно, что идет подковерная борьба за рынок, в которой не гнушаются никакими средствами, чтобы убрать с пути "досадную помеху" - несговорчивого министра. Просиди я без движения неделю-другую, и можно было бы представить абсолютно достоверное заключение о непригодности шрота. И кто бы стал разбираться, почему это заключение датировано 25 апреля, а не, скажем, 30 марта. Пять миллионов долларов выбросил - и отвечай по полной программе, Леонов...

У Владимира Гиляровича Гаркуна при одной мысли об этом капал пот с пальцев: "Ты что! Это же Шейман! Не смей скармливать шрот!" - "А ты понимаешь, чем это кончится? - спрашиваю я Гиляровича. - Тогда ты как вице-премьер запрети мне скармливать, возьми на себя такую ответственность! А я знаю, что шроты годны к употреблению в корм и
должны быть скормлены скоту. И это не компетенция Совета безопасности. Есть лаборатория, и я действую на основании ее заключения".

Когда шроты были полностью скормлены, мы подвели итоги борьбы с ведомством Шеймана, написали докладную записку, с которой я пошел к президенту и задал прямой вопрос: "Что за дебилы сидят в вашем Совете безопасности?" Рассказал ему всю эту историю, как и что делалось, пояснив, что если бы мне на самом деле взбрело в голову покупать токсичные шроты, корабль не загрузили бы, не проверили образцы, капитан
не позволил бы это сделать без международного сертификата. Потом в Гамбурге склады на выгрузке не приняли бы груз без нового сертификата. Затем в Клайпеде брали на анализ, когда перегружали в поезд. Всюду - международные службы, независимые экспертизы! И вдруг специалисты Шеймана безапелляционно заявляют, что шроты токсичны, запрещают к скармливанию.

Лукашенко меня выслушал без всякой враждебности, при мне надавил на кнопку селектора и вызвал Шеймана: "Какие там придурки у тебя вели это дело?"

Вот так закончилась эта дурацкая история. Президент после разговора сказал: "Я посмотрю, что на тебя там Шейман собрал". Я понял: Шейман собирает на меня компромат, и президент об этом знает...

Об убийстве Миколуцкого

О своей "причастности" к убийству Евгения Миколуцкого я узнал в изоляторе КГБ из телепередачи. Меня посадили во вторник, а в пятницу вечером ОРТ показало репортаж из колхоза "Рассвет", где Лукашенко обвинил Леонова и Старовойтова: именно они, как он выразился, "убрали Миколуцкого". Первое, что пришло в голову, - бред какой-то! До этого высказывания я думал, что Шейман организовал очередную провокацию, и
меня должны скоро выпустить...

Когда в пятницу прозвучали слова о моей причастности к убийству Миколуцкого, я стал понимать: идет хорошо спланированная Шейманом провокация с личным участием президента. От этих господ можно ждать чего хочешь - коварства, мести, лжи, садистской жестокости.

Конечно же, обвинение в убийстве Миколуцкого - это абсолютный бред. И не удивительно, что почти четыре месяца никто не задавал мне вопросов об убийстве Миколуцкого. Я пишу из изолятора матерные письма генеральному прокурору Олегу Божелко: сволочи, что же вы делаете? Ведь президент же сказал, в чем меня обвиняют! Начинайте спрашивать, негодяи! И лишь когда меня перевели в Жодинский изолятор, приехал следователь из Могилевской прокуратуры, начал меня спрашивать, в каких отношениях я с Валерием Ткачевым, который якобы и убил Миколуцкого. При этом присутствовал генерал Николай Лопатик. Мы проговорили часа три-четыре. На следующий день они составили обстоятельный протокол, я его вычитал и подписал. Как свидетель по делу об убийстве Миколуцкого. В подобных случаях положено этому протоколу быть и в моем уголовном деле. Там его нет: давным-давно изъяли или даже не подшивали туда, нарушив все процессуальные нормы.

Вообще картина получилась, мягко выражаясь, веселая. Бывший первый секретарь обкома, а потом министр, сидит в тюрьме, при этом генеральный прокурор когда-то был инструктором у него в аппарате обкома, а президент проходил номенклатурное согласование. Семь или восемь человек, так или иначе имевших отношение к моей судьбе как к судьбе подследственного и заключенного, и от меня когда-то зависела их судьба. Впору было рехнуться. Но такого удовольствия я им доставить не мог...

Когда вышел из тюрьмы, мы не раз говорили с Олегом Божелко. По его рассказам, он о моем аресте узнал из телефонного разговора с Виктором Шейманом. Шейман лично вызвал к себе заместителя генерального прокурора Петра Иваненко и приказал подписать ордер. Ордер подписали в понедельник, а Божелко узнал об этом во вторник. Все остальные, кроме Лукашенко и Шеймана, ровным счетом ничего не знали и не значили в этом моем "деле".

О наручниках

Арест проходил предельно просто, буднично. Я даже забыл, что меня предупредили накануне. 11 ноября около 16 часов в кабинет неожиданно зашел помощник и сообщил: "Там пришли какие-то люди и рвутся к вам с каким-то следственным экспериментом!" Ну, рвутся, так пусть заходят. Вошло человек двадцать с двумя кинокамерами. Что за эксперименты? Следователь Молочков садится и представляет ордер на мой арест. Вот
тогда я вспомнил и о вчерашнем предупреждении, не жалея, что не подался в бега.

Начали искать. Смотрели люки, через которые проходят кабели связи. Искали взрывное устройство. Потом взяли пылесос, оставленный в комнате отдыха уборщицей, и долго крутили, боясь открыть. Выскребли все ящики, забрали кипу визиток (более 300) моих бывших посетителей, которых потом долго тягали на допросы. Перерыли все бумаги. Я надел плащ, вышел из кабинета, и тут, в коридоре, уже перед камерами на меня решили надеть наручники.

Это вызвало у меня такой идиотский смех. Министра ведут по длинному министерскому коридору в наручниках, снимая на камеры. Встречный народ в ужасе прижимается к стенам, ничего не понимая. Меня выводят из здания Минсельхозпрода, где у подъезда стоят три больших джипа: приехали "брать", как какого-нибудь бандита. Сажают в один из джипов и везут в тюрьму КГБ. Смех продолжается. Я спрашиваю у севших по бокам парней в штатском: "Мать вашу, какой концерт вы затеяли? Что вам надо от меня?! И
железяки эти нацепили! Не волнуйтесь, я от вас никуда не убегу! Прогонять будете - не уйду!" Один из охранников, старше, как видно, не только возрастом, но и званием, недовольно бросает: "Ладно, снимайте наручники!"

Открывают ворота, и меня ввозят во двор КГБ. Там вход в тюрьму. Самое отвратительное - обыск. Тебя раздевают до трусов и руками перебирают все одежду. Потом проверяют, не спрятал ли ты чего-нибудь в трусах. Большей брезгливости я не испытывал никогда. "Одевайтесь!" Отобрали галстук, шнурки - по инструкции, чтобы не повесился.

Об Олеге Божелко

"Дело Леонова" стояло на контроле у главы государства, по должности обязан был следить за ним и генеральный прокурор Олег Божелко, когда-то работавший со мной в Могилевском обкоме партии. Я писал ему письма по существу дела, но он ни разу не ответил. Позже, когда я уже был на свободе, а Олег Александрович находился в России, мы встретились. Он честно объяснил, почему не отвечал: "Я все равно ничего не мог бы
изменить. Мне было сказано главой государства: ты туда не вмешивайся".

У меня нет оснований не верить Божелко.

О самых тяжелых днях

В моей тюремной одиссее было три тяжелых, стрессовых дня. Первый - когда арестовали в кабинете и бросили за решетку. Второй - когда в изолятор КГБ на свидание пришла жена, и третий - когда впервые вышел в зал суда под прицел фото- и кинокамер, ощутил на себе взгляды журналистов. К этому готовишься, понимаешь, что все будет именно так, но все-таки не так, психологическое состояние прескверное: сидишь в клетке, как зверь в зоопарке, как матерый преступник, тебя фотографируют через решетку...

(Из книги Василия Леонова "Работа над ошибками".)

 

 

Марина КОКТЫШ, "Народная воля"

 

Материал Оксаны Челышевой. Нуждается в распространении и реакции общества!!!!!!!!!!!!!!!

22.10.2007

Коллега Политковской
В Казани 6 сентября прошла спецоперация по задержанию журналистки Натальи Петровой. В результате были нанесены тяжкие телесные повреждения самой Наталье, выбит зуб у одной из девятилетних дочерей - Мэри, избита семидесятилетняя мама журналистки Нина Ивановна, оскорблен и унижен ее отец полковник в отставке Петров Геннадий Евгеньевич.
Уголовное дело до сих пор не возбуждено, хотя отец журналистки обратился с заявлением в прокуратуру в тот же день.
Что произошло в Казани 6 сентября?
В тот день Наталья утром отвела девочек, Мери и Нелли, в школу. Девятилетние двойняшки очень любят учиться. Занимаются музыкой и фехтованием. Точнее, занимались. После перенесенного стресса бояться выходить из квартиры. Когда Наталья выходила из дверей школы, ее схватили за руку двое мужчин. По словам Натальи, вид у них был весьма "затрепезный". Один из них был очень не трезв. Документы не предъявляли. Оба в штатском. Сказали, что отвезут ее в психбольницу, "чтобы больше никуда не писала".
Наталья вырвалась и побежала домой. Она надеялась вызвать милицию. Нина Ивановна была дома. В то утро ей вызывали "скорую" - подскочило давление. Отец был на даче. Наталья вбежала в квартиру и захлопнула дверь, "Мама, беда. Меня хотели похитить. Нужно вызвать милицию". Но сделать этот звонок оказалось очень сложно: кто-то отключил их домашний телефон. Они стали дозваниваться до отца по мобильному, на котором практически не было денег. Нужно было забрать девочек из школы, а Наталья боялась выйти на улицу.
Геннадий Евгеньевич привел девочек домой около 11 утра. Они позвонили в дверь. Наталья открыла и в этот момент в квартиру стремительно ворвались трое мужчин в гражданском. Они оттолкнули старика и швырнули девочек. Маша отлетела в ногам матери. Нэлли ударилась о банки с краской, которые стояли в коридоре. Петровы готовились к ремонту.
Напавшие на них бандиты, в первую очередь, интересовались Натальей. Один из них сразу вывернул ей руку и ударил ее плашмя по задней части шеи. Удар был настолько силен, что она почти потеряла сознание. У нее сразу же открылась рвота.
Напавшие на семью бандиты зажали отца в угол. Наталью избивали на глазах у дочерей. Один из них стал ходить по пальцам рук журналистки: "Ты больше не будешь писать". Остальные удары наносились весьма профессионально, плашмя. Так меньше следов остается. Услышав шум и крики, с постели встала мама. Но она получила удар в живот, как только вышла из комнаты. У семидесятилетней женщины сразу же открылось кровотечение, но она бросилась спасать дочь. Нина Ивановна закрывала ее от ударов.
Впоследствии она сама была черной от синяков. Отец Натальи, которому 84 года, ничего не мог сделать. Над ним издевались: "Ну, ударь меня, старикашка". Полковник пытался и здесь остаться настоящим полковником: "Я о тебя руки марать не буду".
Девчонки схватили свои зонтики и стали отбивать маму. Но что такое детский зонтик? Они быстро сломались. Бандиты тем временем кому-то звонили. "Слава, мы на месте. Что делать дальше?" Девочки слышали голос, отдававший команды продолжить избивать их маму. Еще они услышали, что едет подкрепление. Они поняли, что телефон представляет для них опасность. Когда в пылу драки один из бандитов выронил трубку, девочки схватили ее и выбросили из окна пятого этажа. Они очень испугались, когда к ним направился один из тех, кто избивал маму. Они бросились из квартиры.
Наталью волоком тоже потащили вниз. Зачем-то надели на нее несколько пар наручников. Она ведь все равно не могла сопротивляться. Пока ее спускали на полу лифта на первый этаж, ее родители бежали вниз по лестнице.
С момента нападения прошло больше часа. На улице было много соседей. Они все знали Наталью и ее семью. Бросились на защиту: "Что вы делаете? Бандиты. Это - известная журналистка. Ее все знают". В ответ бандиты кричали: "Она - преступница. Она в международном розыске". Нина Ивановна выскочила на улицу вся в крови.
Соседи стали вызывать "скорую". Карета приехала быстро. Но проехать ей не дал милицейский УАЗик. Дочерей Натальи уже уволокли в него. Судя по всему, брали в заложники. Сама Наталья в это время лежала на полу в подъезде. Милиционеры, а именно они и были бандитами, обманули врачей, сказав, что это был "ложный вызов". Карета "скорой" развернулась и уехала. Наталью за руки-за ноги вытащили из подъезда и поволокли к машине.
Мери и Нелли вышвырнули из УАЗика прочь. Мери очень испугалась. Она побежала, пытаясь спрятаться. Потом она скажет: "Я очень хотела жить. Я не знала, где мама". Дед нашел ее спустя полтора часа. Она зарылась в кучу мусора и там сидела все это время.
Наталью похитители бросили на пол. На нее поставили ноги в тяжелых ботинках. Довольные и усталые, они закурили. Дым не давал дышать. Она пыталась подняться, но каждая попытка заканчивалась ударом ног. На нее сбрасывали пепел сигарет. Один притушил о нее окурок. Журналистка стала для них и пепельницей, и плевательницей. Она снова потеряла сознание.
Придти в себя помогла боль, когда ее выкинули из машины. Она лежала в крови во дворе отделения милиции Московского района Казани. Ее мучителям коллеги пожимали руки: "Ну что, привезли? Как она?" "Да уже конченая..." "Что, насмерть забили?" Еще не насмерть... Наталью оттащили в камеру и заперли там. Там ее держали до шести вечера. Обвинения? Нет, не предъявлялись. Допрос? Да его и не было. Потом ее, полуживую, просто выбросили на улицу.
Геннадий Евгеньевич только вчера, 17 октября, точно узнал, кто же был тем "Славой", который руководил по мобильному расправой над его дочерью. Старик пришел в то самое отделение милиции и спросил дежурного: "Кто отдал приказ о спецоперации в отношении журналистки Петровой?". Тот ответил: "Начальник отделения. Вячеслав Владимирович Прокофьев. Пройдите. Он сидит в 24ом кабинете". Полковник Советской армии в отставке прошел в 24 кабинет. "Что ты сделал с моей семьей?" Человек в форме ответил: "Твоя дочь слишком много знает. Она - в международном розыске. Я могу делать с ней все, что хочу".
Так кто же она - журналистка Наталья Петрова?
Один из наиболее пронзительных в своей искренности российских правозащитников Светлана Ганнушкина сразу вспомнила Наталью: "Да, я видела ее с камерой в Карабахе". "Мемориалец" Андрей Миронов познакомился с ней в Чечне в первую войну. Она не просто снимала. Она выносила раненых, перевязывала их. Андрей говорит: "В первую войну Наталья делала то же, что Политковская во вторую. Просто у Анны в первую были маленькие дети, а у Натальи - маленькие дети были уже во вторую". Журналист Александр Мнацаканян, услышав мой вопрос о Наталье Петровой из Казани, тотчас ответил: "О Наташе могу сказать только самое хорошее. Ее и ее камеру видел в Абхазии и Чечне".
Наталья - режиссер документального кино. О Карабахе она сняла ленту "Дети Карабаха". Сетует, что не удалось нормально его домонтировать. Помешало ранение. Осколок задел, и она чуть не потеряла ногу. Потом они вместе с мужем Русланом Умаровым делали фильм "Чеченцев древняя земля". Они нашли друг друга в Чечне. Руслан стал ее мужем и продюссером. Фильм они делали вместе. На шестом месяце беременности фильм вышел на экран в Германии. Руслан сказал ей: "Я тебя на руках довезу, но ты должна увидеть результат своего труда". Они приехали в Москву, где буквально за один день им сделали визы. Для Натальи премьера ее фильма о Чечне стала одним из самых важных событий в жизни. Она не зря рисковала, вывозя кассеты с отснятым материалом, спрятанным буквально в трусах. Она говорит: "Ловили все. Федералы - на одной стороне, чеченцы из тех, кто не знал нас, - на другой". Фильм был попыткой проникнуть в душу народа. "Я пыталась найти корни конфликта", - говорит Наталья. Тогда, в Германии 1997 года, фильм режиссера Петровой о Чечне был награжден Гран-При Академии киноискуства.
Когда случилось последняя беда, Наталья уже закончила работу над новым документальным фильмом - "Любовь моя, Абхазия". Незадолго до нападения на семью она вернулась из Абхазии, где прошла презентация фильма. Собиралась ехать на его показ в Грузию. Одна отдельно взятая российская журналистка пыталась своим творчеством сблизить народы, раздираемые конфликтом.
Но сейчас все отложено. Дети и родители - в страхе и шоке от разбойного нападения ментов. Девочки так и не ходят в школу. Маша страдает от тяжелейшего пост-травматического синдрома. Когда я звонила Наташе, услышала голос ее мамы: "Скорее, у Маши снова температура 40,3". Сама Наталья нуждается в лечении. Полученное сотрясение мозга вызывает сильные головные боли. Разговаривая со мной, Наташа забывает слово, которое означает виртуальное пространство, где можно разместить информацию о ней. Я подсказываю - интернет? "Да, конечно. Мне нужно все написать самой. Коллеги в Казани не будут ничего делать. Они боятся". Наталья говорит, что очень надеялась, что любимый Татарстан станет для нее краем любви. Но вдруг оказалось, что в России наступило странное время. Время расправ не только с журналистами, но и с их семьями. Миронов по телефону комментирует казанский кошмар Натальи Петровой: "Они пользуются тем, что она не на виду. Она живет не в Москве. Она - тихий и негромкий человек". Но почему ее так боятся и ненавидят?
Наташа родилась в семье профессиональных военных в военном городке в Сибири. Отец- полковник. Дядя - генерал-лейтенант Петров - до самого начала войны в Абхазии был начальником отдела кадров Северо-Кавказского военного округа. Он мог стать министром обороны вместо "Паши-"мерседеса", но отказался. А Грачев не отказался. Потом началась первая чеченская. Наташа вспоминает, что дядя - генерал стал одной из самых больших проблем в ее чеченских командировках. Отлавливал. Стращал. Не пущал. Боялся за нее. А она ехала и снимала. После нападения на семью 6 сентября отец Натальи до сих пор ни с кем не разговаривает. Он только сказал дочери: "Почему ты не доводишь дела до конца? Почему ты не боролась против них, когда тебя преследовали в 2005? Почему не довела дело до суда?"
Она уже встречалась с человеком по имени "Слава"... В 2005 году в Казани проходила четырехсторонняя встреча - Путин, Ющенко, Назарбаев, Лукашенко. Наталья была одной из семнадцати аккредитованных журналистов. Она шла в международный пресс-центр, когда на остановке ее схватили за руки два человека. Тоже без документов: "Поедешь с нами". Она стала кричать: "Люди, меня похищают". Благодаря этому щиту из людей, Наталье удалось позвонить коллегам. Через 15 минут подъехала машина пресс-службы и ее увезли. Уголовное дело возбудили. Но они ни к чему не привело. Наталья оправдывается: "У меня не было времени заниматься собой. Дети, работа, новый фильм"... Она уехала в Абхазию.
Наташа говорит, что не видит ничего особенного в том, что у нее сложилась такая жизненная позиция. В семье всегда считали, что если черное черно, то его невозможно принять за красное.
Летом 2006 года в Татарстане проводился конкурс "Я - гражданин России". Он был объявлен Федеральной миграционной службой по Республике Татарстан. Пять номинаций - рисунок, рассказ, стихотворение, песня и фотография. Девочки долго выбирали тему рисунка. Остановили свой выбор на Марате Башарове. Очень хотели, чтобы он выиграл "Танцы на льду". Маша загадала, что если они победят - то и Маратик победит. Наталья верила в их талант. Ей казалось, что дочкам достались гены одного из предков ее матери - сосланного в Сибирь польского дворянина Рожинского. Они всегда любили рисовать. Маша долго была не довольна результатами их творчества. Наталья пыталась ее уговорить, что победа актера над олимпийскими чемпионами все-таки маловероятна. Но Маша упорно стремилась достичь своей цели - своей победой гарантировать победу Марата Башарова. "Он же ведь наш татарин", - говорила Маша. Девочки победили. Башаров тоже выиграл свой заслуженный ледовый приз. Первый творческий приз Мери получила от имени и по поручению генерал-полковник милиции Ромодановского.
Странное переплетение судеб новой российской истории. Сейчас юная лауреатка федерального конкурса, объявленного для маленьких граждан Российской Федерации, дочь российской журналистки Натальи Петровой и чеченца Руслана Умарова, лежит в постели. Уже несколько последних дней у девочки держится температура выше сорока. Врачи говорят - стресс. Врачи говорят - надо лечить. Можно ли будет залечить тот ужас, который испытала маленькая девочка, защищая свою мать детским зонтиком?
Наташа говорит мне: "Знаешь, все-таки чеченская кровь рода Беной дает себя знать". Семья ее отца, по преданиям, - прямые потомки того самого одноногого Байсангура. Когда истерзанная Наталья вернулась в тот день домой, Маша подошла к ней: "Мама, у меня - сюрприз". Она раскрыла ладошку - в ней лежал выбитый у нее зуб. Наталья не выдержала. Она до сих пор переживает, что не смогла сдержать себя. Она зарычала как зверь: "Я больше не верю в Бога". Маша только сказала в ответ: "Не надо. Ты ведь светлый человек. Это - просто испытание".
Сколько испытаний должно выпасть на долю каждого из россиян, чтобы мы сделали свой выбор? Наталья вспоминает всех своих друзей, которых унесла чеченская война. " Мне жалко Аню. А ведь у многих даже детей не осталось. Совсем детьми ведь были тогда".
Наталья обрадовалась моему звонку. Она понимала, что нуждается в помощи, и не очень на нее надеялась. Наш разговор закончился ее фразой: "Сколько людей страдает, потому что им некому пожаловаться? И сколько людей этот Слава на тот свет, скорее всего, отправил...".
В татарском языке есть пословица "Подлец всегда найдет дубинку в виде дурака". "Слава" и есть эта дубинка. Но она будет в действии только до тех пор, пока не остановят подлецов.