Василий Леонов: У меня нет желания мстить тем, кто приказал бросить меня за решетку...

Ровно десять лет назад, 11 ноября 1997 года, на бывшего министра сельского хозяйства и продовольствия Василия Леонова прямо в кабинете надели наручники. Этот грустный “юбилей” Василий Севостьянович, естественно, не отмечает. Но и не забывает. Он уверен, что когда сменится власть, его дело будет пересмотрено.

- Я, конечно, иногда вспоминаю подробности ареста, - говорит Василий Леонов. - Прошло десять лет, но ничего не забылось. Помню все. Освободился я в октябре. На улице в тот день было очень солнечно...

У меня нет желания мстить тем, кто приказал бросить меня за решетку. Я придерживаюсь принципа, что месть - это удел бессильных. А с другой стороны - они ведь все равно получат то, что заслужили...

- А кое-кто утверждает, что если сменится власть, то отдельным руководителям государства не удастся избежать тюрьмы...

- Я не судья. И в жизни многим помог избежать тюрьмы. И Лукашенко, если вы о нем говорите, для меня не будет исключением: я инициировать его посадку не буду. Но спасать его я тоже не собираюсь.

- Василий Севостьянович, в своей книге "Работа над ошибками" вы пишете, что Виктор Шейман пытался несколько раз упрятать вас за решетку. Чем была вызвана такая нелюбовь?

- Это была не нелюбовь, а война за спиртовые заводы и спиртовые деньги. Об этом я подробно написал в своей книге. В этой войне, кстати, были замешаны многие высокопоставленные чиновники...

- Лукашенко обвинил вас в убийстве бывшего председателя Комитета госконтроля по Могилевской области Евгения Миколуцкого... Почему, на ваш взгляд, его убийцы до сих пор не найдены и не наказаны?

- Да, во вторник меня посадили, а в пятницу, 14 ноября, Лукашенко назвал меня убийцей. Хотя в суде это обвинение не фигурировало. Видимо, Лукашенко бросил его, чтобы оправдать необходимость моего немедленного ареста... А что касается настоящих убийц... Как я теперь понимаю, "заказ на Миколуцкого" исполняли те же, кто должен был его раскрыть...

- Находясь в изоляторе, вы написали открытое письмо Александру Григорьевичу...

- Да. И намерен написать еще одно письмо ему - перед тем, как он будет сдавать свой пост.

- Вас предупреждали об аресте. И накануне даже предлагали уехать из страны. Не жалеете, что не согласились?

- Ну а куда бы я уехал? И если бы уехал, то все точно решили бы, что я что-то украл. А так в деле фигурирует больше двухсот человек, и никто, кроме Василия Константиновича Старовойтова, не говорит, что я что-то украл. Но я ничуть не сомневаюсь, что, как только Лукашенко лишится поста президента, мое дело будет пересмотрено. Приговор мне был вынесен
незаконно. Сейчас я свободно хожу по стране. Мне не стыдно ни перед
собой, ни перед детьми, ни перед внуками...

 

КАК ЭТО БЫЛО

О подковерных войнах

....Мой арест готовился заранее. Даже отправили в отпуск, чтобы не путался под ногами, да еще, не дай Бог, публично не ляпнул что-нибудь непозволительное. Съездил в Сочи подлечиться, а на обратном пути заглянул в Белгород - откуда было предложение о новом месте работы. Показали и дом, в котором буду жить, оговорили место работы жены. Но за мной уже "ездили" - следили вовсю, подслушивали. Даже в Белгороде
"сопровождал хвост": я его обнаружил абсолютно точно, когда с белгородским губернатором Савченко отправился вместе поужинать. Стать жителем Белгорода так и не довелось. Вернулся в Минск, и вскоре на меня надели наручники.

Это был второй, увенчавшийся успехом, заход усадить меня за решетку. Первый был в самом начале 1997 года, когда государственный секретарь Совета безопасности Виктор Шейман затеял многоходовую комбинацию по обвинению министра сельского хозяйства и продовольствия Леонова во вредительстве. Шейман изобретал почти детективную версию: Леонов закупил за рубежом токсичный шрот, завез в Беларусь, чтобы отравить скот и птицу. Ежов и Берия, вероятно, были столь же изобретательны. Шейман дал телеграмму на все комбинаты: запретить скармливать шроты, поскольку они токсичны. Я узнал об этом на планерке. "В чем дело? - спрашиваю. - Коль шрот токсичен, то должен быть массовый падеж и птицы, и скота". - "Все хорошо, - отвечают мне, - даже снижение привесов не наблюдается. Просто есть такая телеграмма". Срочно требую заключение из ветлаборатории. Дали заключение: есть некоторая кислотность, но в пределах допустимой нормы, можно скармливать безбоязненно. Два заместителя министра оказались между двух огней: с одной стороны - телеграмма Шеймана, с другой - мое жесткое указание ежевечерне докладывать лично мне, сколько шротов за день скормлено. Я ведь хорошо понимал: не скармливать шрот - все равно что сгноить его. Белковые корма невозможно хранить при температуре в 30 градусов. Месяц - и шроты превратятся в навоз.

Даже теперь я не понимаю, как у меня хватило сил настоять на своем, добиться от подчиненных выполнения моего приказа, а не приказа грозного Шеймана. Было очевидно, что идет подковерная борьба за рынок, в которой не гнушаются никакими средствами, чтобы убрать с пути "досадную помеху" - несговорчивого министра. Просиди я без движения неделю-другую, и можно было бы представить абсолютно достоверное заключение о непригодности шрота. И кто бы стал разбираться, почему это заключение датировано 25 апреля, а не, скажем, 30 марта. Пять миллионов долларов выбросил - и отвечай по полной программе, Леонов...

У Владимира Гиляровича Гаркуна при одной мысли об этом капал пот с пальцев: "Ты что! Это же Шейман! Не смей скармливать шрот!" - "А ты понимаешь, чем это кончится? - спрашиваю я Гиляровича. - Тогда ты как вице-премьер запрети мне скармливать, возьми на себя такую ответственность! А я знаю, что шроты годны к употреблению в корм и
должны быть скормлены скоту. И это не компетенция Совета безопасности. Есть лаборатория, и я действую на основании ее заключения".

Когда шроты были полностью скормлены, мы подвели итоги борьбы с ведомством Шеймана, написали докладную записку, с которой я пошел к президенту и задал прямой вопрос: "Что за дебилы сидят в вашем Совете безопасности?" Рассказал ему всю эту историю, как и что делалось, пояснив, что если бы мне на самом деле взбрело в голову покупать токсичные шроты, корабль не загрузили бы, не проверили образцы, капитан
не позволил бы это сделать без международного сертификата. Потом в Гамбурге склады на выгрузке не приняли бы груз без нового сертификата. Затем в Клайпеде брали на анализ, когда перегружали в поезд. Всюду - международные службы, независимые экспертизы! И вдруг специалисты Шеймана безапелляционно заявляют, что шроты токсичны, запрещают к скармливанию.

Лукашенко меня выслушал без всякой враждебности, при мне надавил на кнопку селектора и вызвал Шеймана: "Какие там придурки у тебя вели это дело?"

Вот так закончилась эта дурацкая история. Президент после разговора сказал: "Я посмотрю, что на тебя там Шейман собрал". Я понял: Шейман собирает на меня компромат, и президент об этом знает...

Об убийстве Миколуцкого

О своей "причастности" к убийству Евгения Миколуцкого я узнал в изоляторе КГБ из телепередачи. Меня посадили во вторник, а в пятницу вечером ОРТ показало репортаж из колхоза "Рассвет", где Лукашенко обвинил Леонова и Старовойтова: именно они, как он выразился, "убрали Миколуцкого". Первое, что пришло в голову, - бред какой-то! До этого высказывания я думал, что Шейман организовал очередную провокацию, и
меня должны скоро выпустить...

Когда в пятницу прозвучали слова о моей причастности к убийству Миколуцкого, я стал понимать: идет хорошо спланированная Шейманом провокация с личным участием президента. От этих господ можно ждать чего хочешь - коварства, мести, лжи, садистской жестокости.

Конечно же, обвинение в убийстве Миколуцкого - это абсолютный бред. И не удивительно, что почти четыре месяца никто не задавал мне вопросов об убийстве Миколуцкого. Я пишу из изолятора матерные письма генеральному прокурору Олегу Божелко: сволочи, что же вы делаете? Ведь президент же сказал, в чем меня обвиняют! Начинайте спрашивать, негодяи! И лишь когда меня перевели в Жодинский изолятор, приехал следователь из Могилевской прокуратуры, начал меня спрашивать, в каких отношениях я с Валерием Ткачевым, который якобы и убил Миколуцкого. При этом присутствовал генерал Николай Лопатик. Мы проговорили часа три-четыре. На следующий день они составили обстоятельный протокол, я его вычитал и подписал. Как свидетель по делу об убийстве Миколуцкого. В подобных случаях положено этому протоколу быть и в моем уголовном деле. Там его нет: давным-давно изъяли или даже не подшивали туда, нарушив все процессуальные нормы.

Вообще картина получилась, мягко выражаясь, веселая. Бывший первый секретарь обкома, а потом министр, сидит в тюрьме, при этом генеральный прокурор когда-то был инструктором у него в аппарате обкома, а президент проходил номенклатурное согласование. Семь или восемь человек, так или иначе имевших отношение к моей судьбе как к судьбе подследственного и заключенного, и от меня когда-то зависела их судьба. Впору было рехнуться. Но такого удовольствия я им доставить не мог...

Когда вышел из тюрьмы, мы не раз говорили с Олегом Божелко. По его рассказам, он о моем аресте узнал из телефонного разговора с Виктором Шейманом. Шейман лично вызвал к себе заместителя генерального прокурора Петра Иваненко и приказал подписать ордер. Ордер подписали в понедельник, а Божелко узнал об этом во вторник. Все остальные, кроме Лукашенко и Шеймана, ровным счетом ничего не знали и не значили в этом моем "деле".

О наручниках

Арест проходил предельно просто, буднично. Я даже забыл, что меня предупредили накануне. 11 ноября около 16 часов в кабинет неожиданно зашел помощник и сообщил: "Там пришли какие-то люди и рвутся к вам с каким-то следственным экспериментом!" Ну, рвутся, так пусть заходят. Вошло человек двадцать с двумя кинокамерами. Что за эксперименты? Следователь Молочков садится и представляет ордер на мой арест. Вот
тогда я вспомнил и о вчерашнем предупреждении, не жалея, что не подался в бега.

Начали искать. Смотрели люки, через которые проходят кабели связи. Искали взрывное устройство. Потом взяли пылесос, оставленный в комнате отдыха уборщицей, и долго крутили, боясь открыть. Выскребли все ящики, забрали кипу визиток (более 300) моих бывших посетителей, которых потом долго тягали на допросы. Перерыли все бумаги. Я надел плащ, вышел из кабинета, и тут, в коридоре, уже перед камерами на меня решили надеть наручники.

Это вызвало у меня такой идиотский смех. Министра ведут по длинному министерскому коридору в наручниках, снимая на камеры. Встречный народ в ужасе прижимается к стенам, ничего не понимая. Меня выводят из здания Минсельхозпрода, где у подъезда стоят три больших джипа: приехали "брать", как какого-нибудь бандита. Сажают в один из джипов и везут в тюрьму КГБ. Смех продолжается. Я спрашиваю у севших по бокам парней в штатском: "Мать вашу, какой концерт вы затеяли? Что вам надо от меня?! И
железяки эти нацепили! Не волнуйтесь, я от вас никуда не убегу! Прогонять будете - не уйду!" Один из охранников, старше, как видно, не только возрастом, но и званием, недовольно бросает: "Ладно, снимайте наручники!"

Открывают ворота, и меня ввозят во двор КГБ. Там вход в тюрьму. Самое отвратительное - обыск. Тебя раздевают до трусов и руками перебирают все одежду. Потом проверяют, не спрятал ли ты чего-нибудь в трусах. Большей брезгливости я не испытывал никогда. "Одевайтесь!" Отобрали галстук, шнурки - по инструкции, чтобы не повесился.

Об Олеге Божелко

"Дело Леонова" стояло на контроле у главы государства, по должности обязан был следить за ним и генеральный прокурор Олег Божелко, когда-то работавший со мной в Могилевском обкоме партии. Я писал ему письма по существу дела, но он ни разу не ответил. Позже, когда я уже был на свободе, а Олег Александрович находился в России, мы встретились. Он честно объяснил, почему не отвечал: "Я все равно ничего не мог бы
изменить. Мне было сказано главой государства: ты туда не вмешивайся".

У меня нет оснований не верить Божелко.

О самых тяжелых днях

В моей тюремной одиссее было три тяжелых, стрессовых дня. Первый - когда арестовали в кабинете и бросили за решетку. Второй - когда в изолятор КГБ на свидание пришла жена, и третий - когда впервые вышел в зал суда под прицел фото- и кинокамер, ощутил на себе взгляды журналистов. К этому готовишься, понимаешь, что все будет именно так, но все-таки не так, психологическое состояние прескверное: сидишь в клетке, как зверь в зоопарке, как матерый преступник, тебя фотографируют через решетку...

(Из книги Василия Леонова "Работа над ошибками".)

 

 

Марина КОКТЫШ, "Народная воля"