Сегодня умер Василий Борисович Нестеренко.
Физик ядерщик, член-корреспондент АН. Директор института радиационной безопасности БелРад. Подробнее на сайте БАН.
Уникальный человек.
На самом деле это почти единственный ученый в Беларуси кто серьезно разбирался и сам принимал участие в разработке и проектировании ядерных энергетических установок. Человек, который сам лично первым измерил уровень радиации над Чернобылем, автор огромного количества публикаций и исследований по проблемам "мирного атома".
Что это был за человек описать сложно. Еще сложнее описать сколько он сделал для беларусов. Сделал уже после чернобыля.
Ниже идет одно небольшое интервью, которое наспех нашел в интернете.
Как буду знать подробности о прощальных мероприятиях - сообщу дополнительно.
Монолог о безмерной власти одного человека над другим человеком
«Я - не гуманитарий, я - физик. Поэтому факты, только факты...
За Чернобыль когда-нибудь придется отвечать... Наступит такое время, что придется отвечать, как за тридцать седьмой год. Пусть через пятьдесят лет! Пусть старые... Пусть мертвые... Они - преступники! (Помолчав.) Надо оставлять факты... Факты! Их востребуют...
...В тот день, двадцать шестого апреля я был в Москве. В командировке. Там узнал об аварии.
Звоню в Минск первому секретарю цека Беларуси Слюнькову, один, два, три раза звоню, но меня не соединяют. Нахожу его помощника (тот меня хорошо знает):
- Я звоню из Москвы. Свяжите меня со Слюньковым, у меня срочная информация. Аварийная!
Звоню по правительственной связи, но тем не менее уже все засекретили. Как только начинаешь говорить об аварии, телефон тут же разъединяется. Наблюдают, естественно! Прослушивают. Понятно, кто? Соответствующие органы. Государство в государстве. И это притом, что я звоню первому секретарю цека... А я? Я - директор Института ядерной энергетики Академии наук Беларуси. Профессор, член-корр... Но и от меня засекретили.
Часа два мне понадобилось, чтобы трубку все-таки взял сам Слюньков. Докладываю:
- Авария серьезная. По моим подсчетам (а я уже кое с кем в Москве переговорил, обсчитал), радиоактивный столб движется к нам. На Беларусь. Нужно немедленно провести йодную профилактику населения и отселить всех, кто проживает вблизи станции. До ста километров надо убрать людей и животных.
- Мне уже докладывали, - говорит Слюньков, - там был пожар, но его погасили.
Я не выдерживаю:
- Это - обман! Очевидный обман! Вам любой физик скажет, что графит горит где-то пять тонн в час. Представляете, сколько он будет гореть!
Первым же поездом уезжаю в Минск. Бессонная ночь. Утром - дома. Меряю у сына щитовидку - сто восемьдесят микрорентген в час! Тогда щитовидка была идеальным дозиметром. Нужен был йод калия. Это обычный йод. На полстакана киселя две-три капли детям, а для взрослого - три-четыре капли. Реактор горел десять дней, десять дней надо было так делать. Но нас никто не слушал! Ученых, медиков. Науку втянули в политику, медицину втянули в политику. Еще бы! Не надо забывать, на каком фоне сознания все это происходило, какие мы были на тот момент, десять лет назад. Работало кэгэбэ, тайный сыск. Глушились «западные голоса». Тысячи табу, партийных и военных тайн... Вдобавок все воспитаны на том, что мирный советский атом так же не опасен, как торф и уголь. Мы были людьми, скованными страхом и предрассудками. Суеверием веры... Но факты, только факты...
В тот же день... Двадцать седьмого апреля я решаю выехать в Гомельскую область, граничащую с Украиной. В райцентры Брагин, Хойники, Наровля, от них до станции всего несколько десятков километров. Мне нужна полная информация. Взять приборы, замерять фон. А фон был следующий: в Брагине - тридцать тысяч микрорентген в час, в Наровле - двадцать восемь тысяч... Сеют, пашут. Готовятся к Пасхе... Красят яйца, пекут куличи... Какая радиация? Что это такое? Никакой команды не поступало. Сверху запрашивают сводки: как идет сев, какими темпами? На меня глазеют, как на сумасшедшего: «О чем вы, профессор?» Рентгены, микрорентгены... Язык инопланетянина...
Возвращаемся в Минск. На проспекте торгуют вовсю пирожками, мороженым, мясным фаршем, булочками. Под радиоактивным облаком...
Двадцать девятого апреля. Все помню точно... По датам... В восемь часов утра я уже сидел в приемной Слюнькова. Пробиваюсь, пробиваюсь. Меня не принимают. И так до половины шестого вечера. В половине шестого из кабинета Слюнькова выходит один наш известный поэт. Мы с ним знакомы:
- С товарищем Слюньковым обсуждали проблемы беларусской культуры.
- Скоро некому будет развивать эту культуру, - взрываюсь я - читать ваши книжки, если мы сейчас не отселим людей из-под Чернобыля! Не спасем!
- Да что вы?! Там уже все погасили.
Прорываюсь-таки к Слюнькову. Обрисовываю картину, которую вчера видел. Надо спасать людей! На Украине (я туда уже звонил) началась эвакуация...
- Что это ваши дозиметристы (из моего института) по городу бегают, панику сеют! Я советовался с Москвой, с академиком Ильиным. У нас все нормально... А на станции работает Правительственная комиссия. Прокуратура. На прорыв брошена армия, военная техника.
На нашей земле уже лежали тысячи тонн цезия, йода, свинца, циркония, кадмия, бериллия, бора, неизвестное количество плутония (в ураново-графитовых РБМК чернобыльского варианта нарабатывался оружейный плутоний, из которого изготавливались атомные бомбы), - всего четыреста пятьдесят типов радионуклидов. Их количество было равно тремстам пятидесяти бомбам, сброшенным на Хиросиму. Надо было говорить о физике. О законах физики. А говорили о врагах. Искали врагов.
Рано или поздно, но отвечать за это придется. «Вы начнете оправдываться, - говорил я Слюнькову, - что вы - тракторостроитель (бывший директор тракторного завода), и в радиации не разбирались, я-то физик, имею представление о последствиях». Но как это? Какой-то профессор, какие-то физики осмеливаются учить цека? Нет, они не были шайкой бандитов. Скорее всего - заговор невежества и корпоративности. Принцип их жизни, аппаратная выучка: не высовываться. Потрафлять. Слюнькова как раз забирали в Москву на повышение. Вот-вот!! Думаю, был звонок из Кремля... От Горбачева... Мол, вы там, беларусы, не поднимайте паники, Запад и так шумит. А правила игры таковы, что если не угодите вышестоящему начальству, вас не повысят в должности, выделят не ту путевку, дадут не ту дачу... Будь мы по-прежнему закрытой системой, за железным занавесом, люди до сих пор бы жили возле самой станции. Засекретили бы!! Вспомните: Кыштым, Семипалатинск... Сталинская страна. Все еще сталинская страна...
В инструкциях на случай ядерной войны предписывается, что при угрозах ядерной аварии, ядерного нападения, немедленно проводить йодную профилактику населения. При угрозе? А тут... Три тысячи микрорентген в час... Но боятся не за людей, а за власть. Страна власти, а не страна людей. Приоритет государства бесспорен. А ценность жизни человеческой сведена к нулю. Находились же способы! Без объявлений, без паники... Просто вводить йодные препараты в водоемы, из которых берут питьевую воду, добавлять в молоко. Ну, почувствовали бы, не тот вкус воды, не тот вкус молока... В городе держали наготове семьсот килограммов препаратов. Они так и остались на складах... Гнева сверху, боялись больше, чем атома. Каждый ждал звонка, приказа, но ничего не предпринимал сам. В портфеле я носил дозиметр... Зачем? Меня не пропускали, я им надоел... В больших кабинетах... Я брал с собой дозиметр и прикладывал его к щитовидкам секретарш, личных водителей, сидевших в приемной. Они пугались, и это иногда помогало - меня пропускали. «Ну, что это вы истерики, профессор, устраиваете? Вы один, что ли, о беларусском народе печетесь. Человек ведь все равно от чего-то умирает: от курения, в автомобильных катастрофах, кончает с собой». Смеялись над украинцами. Те на коленях в Кремле ползают, выпрашивают деньги, медикаменты, дозиметрическую аппаратуру (ее не хватало), а наш (это Слюньков) за пятнадцать минут доложил обстановку: «Все нормально. Справимся своими силами». Похвалили: «Молодцы, братцы-беларусы!»
Сколько жизней стоила эта похвала?!
У меня есть информация, что сами они (начальство) йод принимали. Когда их обследовали сотрудники нашего института, - у всех чистая щитовидка. Без йода это невозможно. Своих детей они тоже втихую вывезли, от греха подальше.Сами, когда отправлялись в командировки, имели респираторы, спецробы. Все то, чего у других не было. И уже давно не секрет, что под Минском держалось специальное стадо. Каждая корова с номерком и прикреплена индивидуально. Персонально. Специальные земли, специальные парники... Спецконтроль... Самое отвратительное... (Помолчав.) За это никто еще не ответил...
Перестали меня принимать. Выслушивать. Я забросал их письмами. Докладными записками. Рассылал карты, цифры. Во все инстанции. Четыре папки по двести пятьдесят листов. Факты, только факты... На всякий случай скопировал два экземпляра, один находился в моем служебном кабинете, а второй спрятал дома. Жена спрятала. Почему я сделал копии? Мы живем в такой стране... Кабинет я всегда сам закрывал. Приезжаю из одной командировки - папки исчезли... Но я вырос на Украине, у меня деды - казаки. Казацкий характер. Я продолжал писать. Выступать. Надо спасать людей! Срочно отселять! Мы не вылезали из командировок. Наш институт составил первую карту «загрязненных» районов... Весь юг в красном...
Это уже история. История преступления...
Из института забрали всю аппаратуру для радиационного контроля. Конфисковали. Без объяснений. Звонки ко мне домой с угрозой: «Перестань, профессор, пугать людей»! Сошлем туда, где Макар телят не пас. Не догадываешься? Забыли? Быстро забыли!» Давление на сотрудников института. Запугивание.
Я написал в Москву...
Вызывает меня президент нашей Академии Платонов:
- Беларусский народ когда-нибудь вспомнит тебя, ты много для него сделал, но плохо, что написал в Москву. Очень плохо! Требуют, чтобы я снял тебя с должности. Зачем ты написал? Разве не понимаешь, на кого замахнулся?
У меня - карты, цифры. А у них? Могли посадить в психичку. Грозились. Мог попасть в автомобильную катастрофу. Предупреждали. Могли завести уголовное дело. За антисоветчину. Или за ящик гвоздей, не учтенных институтским завхозом...
Уголовное дело завели...
Они своего добились. Я слег с инфарктом... (Молчит.)
Я все записывал... Все есть в папке... Факты, только факты...
Проверяем детей в деревнях... Мальчиков, девочек... Тысяча пятьсот, две тысячи, три тысячи микрорентген... Свыше трех тысяч... Эти девочки... Они уже никого не родят... На них генные метки... Пашет трактор. Спрашиваю у работника райкома партии, сопровождающего нас:
- Тракторист защищен хотя бы респиратором?
- Нет, они без респираторов работают.
- Что, вам их не завезли?
- Да что вы! Завезли столько, что до двухтысячного года хватит. Но мы не выдаем. Начнется паника. Все разбегутся! Разъедутся!
- Что вы творите?
- Вам легко, профессор, рассуждать! Вас выгонят с работы, вы другую найдете. А куда я денусь?
Какая власть! Безмерная власть одного человека над другим человеком. Это уже не обман, это война с невинными...
Вот едем мы вдоль Припяти. Стоят палатки, люди отдыхают семьями. Купаются, загорают. Они не знают, что уже несколько недель купаются и загорают под радиоактивным облаком. Строго запрещалось с ними общаться. Но я вижу детей... Подхожу и начинаю объяснять. Неудоумение: «А почему радио и телевидение об этом молчат?» Сопровождающий... С нами обычно ездил кто-нибудь из местной власти, из райкома - таков порядок... Он молчит... Я могу проследить по его лицу, какие чувства в нем борются: доложить или не доложить? В то же время жалко людей! Он же нормальный человек... Но я не знаю, что победит, когда мы вернемся? Донесет или не донесет? Каждый делал свой выбор... (Какое-то время молчит.)
Что нам сегодня делать с этой правдой? Сейчас? Как с ней поступить? Если еще раз рванет, повторится то же самое... Мы все еще сталинская страна... И живет сталинский человек...»
Василий Нестеренко, бывший директор Института ядерной энергетики Академии наук Беларуси
источник: http://knihi.com/aleksijevic/malitva-ras.html
Физик ядерщик, член-корреспондент АН. Директор института радиационной безопасности БелРад. Подробнее на сайте БАН.
Уникальный человек.
На самом деле это почти единственный ученый в Беларуси кто серьезно разбирался и сам принимал участие в разработке и проектировании ядерных энергетических установок. Человек, который сам лично первым измерил уровень радиации над Чернобылем, автор огромного количества публикаций и исследований по проблемам "мирного атома".
Что это был за человек описать сложно. Еще сложнее описать сколько он сделал для беларусов. Сделал уже после чернобыля.
Ниже идет одно небольшое интервью, которое наспех нашел в интернете.
Как буду знать подробности о прощальных мероприятиях - сообщу дополнительно.
Монолог о безмерной власти одного человека над другим человеком
«Я - не гуманитарий, я - физик. Поэтому факты, только факты...
За Чернобыль когда-нибудь придется отвечать... Наступит такое время, что придется отвечать, как за тридцать седьмой год. Пусть через пятьдесят лет! Пусть старые... Пусть мертвые... Они - преступники! (Помолчав.) Надо оставлять факты... Факты! Их востребуют...
...В тот день, двадцать шестого апреля я был в Москве. В командировке. Там узнал об аварии.
Звоню в Минск первому секретарю цека Беларуси Слюнькову, один, два, три раза звоню, но меня не соединяют. Нахожу его помощника (тот меня хорошо знает):
- Я звоню из Москвы. Свяжите меня со Слюньковым, у меня срочная информация. Аварийная!
Звоню по правительственной связи, но тем не менее уже все засекретили. Как только начинаешь говорить об аварии, телефон тут же разъединяется. Наблюдают, естественно! Прослушивают. Понятно, кто? Соответствующие органы. Государство в государстве. И это притом, что я звоню первому секретарю цека... А я? Я - директор Института ядерной энергетики Академии наук Беларуси. Профессор, член-корр... Но и от меня засекретили.
Часа два мне понадобилось, чтобы трубку все-таки взял сам Слюньков. Докладываю:
- Авария серьезная. По моим подсчетам (а я уже кое с кем в Москве переговорил, обсчитал), радиоактивный столб движется к нам. На Беларусь. Нужно немедленно провести йодную профилактику населения и отселить всех, кто проживает вблизи станции. До ста километров надо убрать людей и животных.
- Мне уже докладывали, - говорит Слюньков, - там был пожар, но его погасили.
Я не выдерживаю:
- Это - обман! Очевидный обман! Вам любой физик скажет, что графит горит где-то пять тонн в час. Представляете, сколько он будет гореть!
Первым же поездом уезжаю в Минск. Бессонная ночь. Утром - дома. Меряю у сына щитовидку - сто восемьдесят микрорентген в час! Тогда щитовидка была идеальным дозиметром. Нужен был йод калия. Это обычный йод. На полстакана киселя две-три капли детям, а для взрослого - три-четыре капли. Реактор горел десять дней, десять дней надо было так делать. Но нас никто не слушал! Ученых, медиков. Науку втянули в политику, медицину втянули в политику. Еще бы! Не надо забывать, на каком фоне сознания все это происходило, какие мы были на тот момент, десять лет назад. Работало кэгэбэ, тайный сыск. Глушились «западные голоса». Тысячи табу, партийных и военных тайн... Вдобавок все воспитаны на том, что мирный советский атом так же не опасен, как торф и уголь. Мы были людьми, скованными страхом и предрассудками. Суеверием веры... Но факты, только факты...
В тот же день... Двадцать седьмого апреля я решаю выехать в Гомельскую область, граничащую с Украиной. В райцентры Брагин, Хойники, Наровля, от них до станции всего несколько десятков километров. Мне нужна полная информация. Взять приборы, замерять фон. А фон был следующий: в Брагине - тридцать тысяч микрорентген в час, в Наровле - двадцать восемь тысяч... Сеют, пашут. Готовятся к Пасхе... Красят яйца, пекут куличи... Какая радиация? Что это такое? Никакой команды не поступало. Сверху запрашивают сводки: как идет сев, какими темпами? На меня глазеют, как на сумасшедшего: «О чем вы, профессор?» Рентгены, микрорентгены... Язык инопланетянина...
Возвращаемся в Минск. На проспекте торгуют вовсю пирожками, мороженым, мясным фаршем, булочками. Под радиоактивным облаком...
Двадцать девятого апреля. Все помню точно... По датам... В восемь часов утра я уже сидел в приемной Слюнькова. Пробиваюсь, пробиваюсь. Меня не принимают. И так до половины шестого вечера. В половине шестого из кабинета Слюнькова выходит один наш известный поэт. Мы с ним знакомы:
- С товарищем Слюньковым обсуждали проблемы беларусской культуры.
- Скоро некому будет развивать эту культуру, - взрываюсь я - читать ваши книжки, если мы сейчас не отселим людей из-под Чернобыля! Не спасем!
- Да что вы?! Там уже все погасили.
Прорываюсь-таки к Слюнькову. Обрисовываю картину, которую вчера видел. Надо спасать людей! На Украине (я туда уже звонил) началась эвакуация...
- Что это ваши дозиметристы (из моего института) по городу бегают, панику сеют! Я советовался с Москвой, с академиком Ильиным. У нас все нормально... А на станции работает Правительственная комиссия. Прокуратура. На прорыв брошена армия, военная техника.
На нашей земле уже лежали тысячи тонн цезия, йода, свинца, циркония, кадмия, бериллия, бора, неизвестное количество плутония (в ураново-графитовых РБМК чернобыльского варианта нарабатывался оружейный плутоний, из которого изготавливались атомные бомбы), - всего четыреста пятьдесят типов радионуклидов. Их количество было равно тремстам пятидесяти бомбам, сброшенным на Хиросиму. Надо было говорить о физике. О законах физики. А говорили о врагах. Искали врагов.
Рано или поздно, но отвечать за это придется. «Вы начнете оправдываться, - говорил я Слюнькову, - что вы - тракторостроитель (бывший директор тракторного завода), и в радиации не разбирались, я-то физик, имею представление о последствиях». Но как это? Какой-то профессор, какие-то физики осмеливаются учить цека? Нет, они не были шайкой бандитов. Скорее всего - заговор невежества и корпоративности. Принцип их жизни, аппаратная выучка: не высовываться. Потрафлять. Слюнькова как раз забирали в Москву на повышение. Вот-вот!! Думаю, был звонок из Кремля... От Горбачева... Мол, вы там, беларусы, не поднимайте паники, Запад и так шумит. А правила игры таковы, что если не угодите вышестоящему начальству, вас не повысят в должности, выделят не ту путевку, дадут не ту дачу... Будь мы по-прежнему закрытой системой, за железным занавесом, люди до сих пор бы жили возле самой станции. Засекретили бы!! Вспомните: Кыштым, Семипалатинск... Сталинская страна. Все еще сталинская страна...
В инструкциях на случай ядерной войны предписывается, что при угрозах ядерной аварии, ядерного нападения, немедленно проводить йодную профилактику населения. При угрозе? А тут... Три тысячи микрорентген в час... Но боятся не за людей, а за власть. Страна власти, а не страна людей. Приоритет государства бесспорен. А ценность жизни человеческой сведена к нулю. Находились же способы! Без объявлений, без паники... Просто вводить йодные препараты в водоемы, из которых берут питьевую воду, добавлять в молоко. Ну, почувствовали бы, не тот вкус воды, не тот вкус молока... В городе держали наготове семьсот килограммов препаратов. Они так и остались на складах... Гнева сверху, боялись больше, чем атома. Каждый ждал звонка, приказа, но ничего не предпринимал сам. В портфеле я носил дозиметр... Зачем? Меня не пропускали, я им надоел... В больших кабинетах... Я брал с собой дозиметр и прикладывал его к щитовидкам секретарш, личных водителей, сидевших в приемной. Они пугались, и это иногда помогало - меня пропускали. «Ну, что это вы истерики, профессор, устраиваете? Вы один, что ли, о беларусском народе печетесь. Человек ведь все равно от чего-то умирает: от курения, в автомобильных катастрофах, кончает с собой». Смеялись над украинцами. Те на коленях в Кремле ползают, выпрашивают деньги, медикаменты, дозиметрическую аппаратуру (ее не хватало), а наш (это Слюньков) за пятнадцать минут доложил обстановку: «Все нормально. Справимся своими силами». Похвалили: «Молодцы, братцы-беларусы!»
Сколько жизней стоила эта похвала?!
У меня есть информация, что сами они (начальство) йод принимали. Когда их обследовали сотрудники нашего института, - у всех чистая щитовидка. Без йода это невозможно. Своих детей они тоже втихую вывезли, от греха подальше.Сами, когда отправлялись в командировки, имели респираторы, спецробы. Все то, чего у других не было. И уже давно не секрет, что под Минском держалось специальное стадо. Каждая корова с номерком и прикреплена индивидуально. Персонально. Специальные земли, специальные парники... Спецконтроль... Самое отвратительное... (Помолчав.) За это никто еще не ответил...
Перестали меня принимать. Выслушивать. Я забросал их письмами. Докладными записками. Рассылал карты, цифры. Во все инстанции. Четыре папки по двести пятьдесят листов. Факты, только факты... На всякий случай скопировал два экземпляра, один находился в моем служебном кабинете, а второй спрятал дома. Жена спрятала. Почему я сделал копии? Мы живем в такой стране... Кабинет я всегда сам закрывал. Приезжаю из одной командировки - папки исчезли... Но я вырос на Украине, у меня деды - казаки. Казацкий характер. Я продолжал писать. Выступать. Надо спасать людей! Срочно отселять! Мы не вылезали из командировок. Наш институт составил первую карту «загрязненных» районов... Весь юг в красном...
Это уже история. История преступления...
Из института забрали всю аппаратуру для радиационного контроля. Конфисковали. Без объяснений. Звонки ко мне домой с угрозой: «Перестань, профессор, пугать людей»! Сошлем туда, где Макар телят не пас. Не догадываешься? Забыли? Быстро забыли!» Давление на сотрудников института. Запугивание.
Я написал в Москву...
Вызывает меня президент нашей Академии Платонов:
- Беларусский народ когда-нибудь вспомнит тебя, ты много для него сделал, но плохо, что написал в Москву. Очень плохо! Требуют, чтобы я снял тебя с должности. Зачем ты написал? Разве не понимаешь, на кого замахнулся?
У меня - карты, цифры. А у них? Могли посадить в психичку. Грозились. Мог попасть в автомобильную катастрофу. Предупреждали. Могли завести уголовное дело. За антисоветчину. Или за ящик гвоздей, не учтенных институтским завхозом...
Уголовное дело завели...
Они своего добились. Я слег с инфарктом... (Молчит.)
Я все записывал... Все есть в папке... Факты, только факты...
Проверяем детей в деревнях... Мальчиков, девочек... Тысяча пятьсот, две тысячи, три тысячи микрорентген... Свыше трех тысяч... Эти девочки... Они уже никого не родят... На них генные метки... Пашет трактор. Спрашиваю у работника райкома партии, сопровождающего нас:
- Тракторист защищен хотя бы респиратором?
- Нет, они без респираторов работают.
- Что, вам их не завезли?
- Да что вы! Завезли столько, что до двухтысячного года хватит. Но мы не выдаем. Начнется паника. Все разбегутся! Разъедутся!
- Что вы творите?
- Вам легко, профессор, рассуждать! Вас выгонят с работы, вы другую найдете. А куда я денусь?
Какая власть! Безмерная власть одного человека над другим человеком. Это уже не обман, это война с невинными...
Вот едем мы вдоль Припяти. Стоят палатки, люди отдыхают семьями. Купаются, загорают. Они не знают, что уже несколько недель купаются и загорают под радиоактивным облаком. Строго запрещалось с ними общаться. Но я вижу детей... Подхожу и начинаю объяснять. Неудоумение: «А почему радио и телевидение об этом молчат?» Сопровождающий... С нами обычно ездил кто-нибудь из местной власти, из райкома - таков порядок... Он молчит... Я могу проследить по его лицу, какие чувства в нем борются: доложить или не доложить? В то же время жалко людей! Он же нормальный человек... Но я не знаю, что победит, когда мы вернемся? Донесет или не донесет? Каждый делал свой выбор... (Какое-то время молчит.)
Что нам сегодня делать с этой правдой? Сейчас? Как с ней поступить? Если еще раз рванет, повторится то же самое... Мы все еще сталинская страна... И живет сталинский человек...»
Василий Нестеренко, бывший директор Института ядерной энергетики Академии наук Беларуси
источник: http://knihi.com/aleksijevic/malitva-ras.html
No comments:
Post a Comment